Знаешь веру мою? / Акмеизм сталинградских окопов II

Ханс Феркларт, ефрейтор, июнь 1942.

Равнина кажется бесконечной, несмотря на вполне живописные деревни и всхолмья, попадающиеся нам в пути. Двадцать дней мы уже идём по этой бескрайней стране, которой поглощает нас, даже не применяя оружие. Это страшно, но и дарит какой-то внесознательный восторг. Когда я представляю свою могилу - не в окружении наших правильных европейских крестов, а среди буйной весенней степи, или в болотном глухом лесу - некое чувство первозданности охватывает меня. Как некогда наши германские предки свалили некогда грозный Рим, так и теперь беспомощные германские легионы со всеми своми доблестными победами исчезают словно затоптанный ручеёк под сапогами этой невероятной евразийской орды.

Мне не страшно - стрелять я научился в Норвегии, а не бояться - на Крите. Страха нет, но есть неотступное ощущение абсолютной обречённости. Я не вернусь, и наш взвод не вернётся. Вообще никто из тех, кто сейчас с ревом и в клубах пыли обгоняет и обходит нас в своём движении к этому восточному магниту, городу Сталина. Обратный путь невозможен, потому что мы слишком далеко зашли - эту войну надо довести до конца, Европа будет снова уничтожена, но по крайней мере у неё был шанс. Но я думаю, что мы не столько не вернёмся, сколько не дойдём - мы приближаемся к Сталинграду с безразличием глядя на смерть своих и чужих, фюрер думает, что там Руссланд встретит свою судьбу. Не знаю, но моя судьба далеко не столь определённая - мне бы одолеть этот километр.

Сегодня утром убил русскую девушку. Красивую. Просто так. Никто ничего не сказал. Ничего не сказало моё сердце. А вчера отдал последнюю воду из фляжки какомуто полумёртвому пленному. Что я делаю?

Спотыкается мой друг (я не знаю, что это - дружба, но мы всегда спасаем друг друга во время боёв) - Карл, фольксдойче из Судеткой области. Нет он не споткнулся - это ожил казавшийся пустым русский дот. Два пулемёта в упор расстреливают наш взвод возле очередной безымянной деревеньки. Нет ни злости, ни ярости. Те, кого не убили, делают свою работу - одно отделение залегает и отстреливается, другое обходит дот с тыла. Я надеюсь, что у него действительно есть тыл. Потому что я тоже пополз в обход. Рыцарственная идея мести показалась мне занятной. Мысли под раскалённой и тяжёлой каской куда-то стекают, оставляя лишь понимание боя.

Доползли за десять минут - вполне благополучно. Рывок. Оживает третий пулемёт. Те кто успел - залегают за каким-то символичным холмиком в пяти метрах от дота, кто нет - просто падают. Совсем. Тоже лежу. Бессмысленный карабин отставляю в сторону - сейчас это не оружие. Зато есть граната. Говорят, русские прозвали такие гранаты "колотушками", это странно - колотить ей неудобно, да и неэффективно.

Срываю кольцо. Глаза изумлённого солдата рядом. Кидаю. Летит обратно. Падает едва ли не мне в руки. Снова кидаю. Взрыв. Недолёт - взорвалась рано. Осколками больше по нам. Это бессмысленно.

Прошу у этого солдата одну из его двух гранат. Он посылает её мне, а сам тут же отползает подальше. Что он так на меня смотрит?

Снова срываю кольцо. Треть секунды смотрю в это не по-европейски бездонное небо, встаю в полный рост и спокойно кидаю. Так же спокойно ложусь, только почему-то вперёд, больно ткнувшись лицом в траву. Громкий хлопок - это моя граната. Но почему земля такая твердая и где небо?

Пытаюсь перевернуться на спину, но сил отчего-то не хватает. Обидно. Наверное, я герой. Наверняка мертвый. Вот и пришёл мой черёд слиться с этой безудержной в своей широте страной.

Но где же небо, ласковое русское небо? Я верю - небо - ты есть, вот только подня...

Курт Вальдехайм, шутц, июнь 1942.

Этот странный придурок, который едва не взорвал нас всех, зачем-то попросил у меня вторую гранату. Глаза какие-то заморожённые. Я отполз от него насколько это было возможно, в пределах мёртвой зоны. Псих бросает гранату и падает. Точно, убили. Со стороны русских раздаются крики. мы бросаемся вперёд. Едва не свалился, перепрыгивая через его голову.

Мы подбежали к стенам дота и забросали его защитников. Аллес!

Вечером хауптман Ховански долго нам говорил про то, что фюрер верит в нас, и что мы не должны вести себя так глупо.

Идём на Сталинград, поём "Хорст Вессель".

Но зачем он это сделал?...